It's time to integrate reductionism

Reflecting on Wilber's Integral Theory, lessons from 25 Years of Evolution

Twenty-five years ago, I was introduced to Ken Wilber’s Integral Theory. Although I was never its fervent supporter, it has always served as an important compass in my thinking. Over the years, I’ve developed critiques, but I never had the time to articulate them—until now. During the holidays, I finally made space to reflect on how we might address some of the issues his theory seems to have created. In many ways, this text is a reaction not so much to Wilber's books (which I haven't opened in a long time), but to comments on my social media posts from Wilber's followers, where I see echoes of some of his ideas from 25 years ago.

Scroll down for a Russian version below.

***

Wilber’s Integral Theory seeks to unite diverse approaches to understanding reality—from the scientific to the spiritual—and offers an alternative to scientific and philosophical reductionism. Reductionism explains complex phenomena, systems, and objects by breaking them into simpler, more basic components. Wilber critiques this approach for its limitations, arguing that it reduces complex phenomena, such as consciousness and spirituality, to their material components, ignoring subjective, cultural, and transcendent dimensions.

However, Wilber’s critique of reductionism has an unintended consequence. Without reductionism, mystical teachings often gain the status of something unquestionable, unverifiable, sacrosanct. This opens the door to excessive mysticism: ideas like “quantum consciousness,” “psychogenesis,” “holistic medicine,” and “energy fields.” In trying to avoid the “sin of reductionism,” advocates of Integral Theory often fall into the opposite extreme: the “sin of mysticism.”

Mysticism deserves just as much criticism as reductionism. To be fair, Wilber does address this, his critique of "New Age spirituality" and pseudo-scientific notions like “vibrations” and “energy fields” is both sharp and commendable. He correctly notes that the conflation of science and spirituality weakens both, discrediting them in the process. I deeply respect him for this. However, his desire to present both approaches as equally valid can backfire. The truth is, not all approaches are equal. Some yield far more reliable and consistent results than others. Wilber argues that these approaches shouldn’t compete but complement each other. I believe they should do both. Healthy competition is essential. It’s through competition that stronger ideas emerge and genuine integration occurs. Granted, a lot of reductionist criticism is misguided. But that doesn’t mean that everything labeled "transcendent" should be immune to scrutiny.

I suspect that Wilber’s critique was shaped by the spirit of his time. Back then, the conflict between science and spirituality likely felt like a battle between David and Goliath, with science towering over spirituality. Living in liberal Boulder, it makes sense that Wilber would side with David. But today, the spirit of the times has shifted. Any contemporary Integral Theory—by which I mean the broader concept, not just Wilber’s work—must take this into account.

What have we learned over the last 25 years about mysticism? We’ve learned that mysticism is an industry where many seek to profit, and most of them are deceivers. Not necessarily frauds, but self-deceivers who, in turn, mislead others. Their practices fail to deliver what they promise in the objective domain. They don’t predict the future, reveal auras, prevent illness (at least not better than regular mundane exercise), and certainly don’t cure cancer. At best, they provide a modest boost to happiness and a sense of meaning. Even that, however, they achieve far from perfectly. How many new enlightened beings have appeared over the past 25 years? About… None? We don’t know, as we still have no means of validation.

What have we learned about philosophical reductionism? In philosophy, no consensus has emerged regarding Wilber’s thesis of the irreducibility of the transcendent—or, more broadly, subjective experience. The concept of qualia remains niche. While most philosophers accept the existence of Chalmers’ "hard problem of consciousness," a significant minority—up to 30%—deny it entirely. It’s quite possible that consciousness is reducible to the brain, and mysticism could lose its justification here as well.

What have we learned about scientific reductionism? Reductionism continues to work as it always has—perhaps even better. Our civilization is still built on its foundation. “It works” does not mean “it works without any cost,” but reductionist methods have revealed the nature of many complex phenomena once attributed to mystical, transcendent forces. Explaining natural events or mental disorders through reductionist methods yields far more reliable results than rain dances or exorcisms. Reductionism has struggled with emergence—the property of complex systems where the whole becomes greater than the sum of its parts. However, the term “emergence” should not become synonymous with “Tao.” Emergence is knowable, and reductionism is gradually learning to work with it too.

Integral Theory critiques reductionism for ignoring subjective experience and spiritual dimensions of life. But what does it offer in return? Explanations of phenomena through speculative "higher levels of consciousness"? Arguments like "this person has meditated for 25 years, so we should believe them"? Esoteric practices may be useful for human development—I consider this a meaningful hypothesis, but not an a priori truth. It is important to approach them with critical thinking, acknowledging their limitations. It is important to study how practices influence people, including through reductionist scientific methods. It is important to strive to improve them, rather than treating them as infallible truths handed down by some higher being.

The quadrant metaphor used by Wilber suggests a division of knowledge into “objective” and “subjective” domains. It implies that the “objective” has no place in the “subjective” or, at the very least, that the “objective” should somehow yield to the “subjective” because the “subjective” cannot, in principle, be fully understood by the “objective.” This claim can have two meanings: that the subjective domain will remain fundamentally unknowable as a whole, or that any specific subjective phenomenon will always remain unknowable. The second meaning is clearly false. The “objective” continuously explores specific “subjective” phenomena with undeniable success. “Yes, but you will never be able to do this completely!” cry the advocates of the subjective. Most philosophers agree that it is impossible to fully resolve this due to the so-called “hard problem of consciousness.” However, this doesn’t mean progress can’t be made. Furthermore, as I noted earlier, it’s entirely possible that there is no “hard problem,” that consciousness is reducible to biology, and that reductionism works here too.

Wilber tries to integrate the “objective” and the “subjective,” eliminating the conflict between them by assigning them to separate quadrants. But this is like trying to resolve a conflict between boxers by putting them in separate corners. This doesn’t eliminate the conflict, and besides, why do it? The essence of boxing lies in conflict. The conflict between science and mysticism is irreconcilable, and it doesn’t need to be reconciled. It is in this conflict that the progress of human civilization lies. A stable boundary between the “objective” and “subjective” cannot be drawn, just as one cannot draw a stable boundary between science and philosophy. Science continuously “encroaches” on the domain of philosophy, absorbing it, making it more scientific. Philosophy has no choice but to create new domains where science has yet to tread. This movement is not unidirectional. Philosophy constantly reinterprets science and reclaims some territory. But overall, over the last 500 years, science has grown significantly, largely at the expense of philosophy. We have natural sciences instead of natural philosophy and social sciences instead of political philosophy. Yet philosophy has not diminished. Similarly, science continuously “encroaches” on the domain of mysticism and esotericism. Just as philosophy always finds space to retreat, mysticism too must retreat. It has infinite space to retreat. When you claim to explore the infinite, there’s always infinite space behind you.

Progress lies in continuously seeking a dynamic balance between open-mindedness and rigor. New “mystical,” “energetic,” or “holistic” practices are constantly emerging, being studied, and most are constantly being exposed as charlatanism. That’s why the word “holistic” should not be immune to criticism. Criticism requires reductionism, but for this to happen, it cannot remain confined to its quadrant. It is needed wherever we face the unknown but knowable, where we have a question but no answer yet, and where finding an answer is possible.

The foundation of mysticism lies in unfalsifiable claims: “The Tao that can be spoken is not the true Tao.” Yet humanity continually invents new tools and methods that transform what was once unfalsifiable into something falsifiable, testable, and knowable. What seemed unknowable yesterday becomes knowable today.

On the other hand, the space for mysticism is also expanding. The subject of mysticism is eternity and infinity. Mysticism has infinite room to retreat—and it can retreat forever and endlessly. The more certainty we achieve, the more uncertainty grows. The more answers we have, the more questions arise, and the wider the space becomes for “no questions,” “no mind,” and “no words,” where mystics strive to dwell. In the speculative language of reductionism, mysticism is one of humanity’s adaptations to uncertainty. Mysticism thrives wherever uncertainty is overwhelming.

If natural forces were once the primary source of uncertainty, today it is technological forces—the forces of science and engineering, the forces of reductionism. If climate phenomena and diseases were once the main sources of uncertainty, today it’s the actions of other people. Technologies designed to reduce uncertainty from nature have begun creating more uncertainty than nature itself. Thus, reductionism creates uncertainty; uncertainty creates mysticism; mysticism illuminates new questions in the darkness of uncertainty, reducing it, and reductionism transforms uncertainty into risk, providing clear statistical answers, ad infinitum. Mysticism and reductionism are not equal, but they both complement each other and compete with each other. As civilization develops, we become both greater reductionists and greater mystics.

Mysticism is the avant-garde of science, much as alchemy was the avant-garde of chemistry. The amount of mysticism will always grow; there will never be enough mysticism. This doesn’t negate the fact that most mysticism is nonsense and fraud, just as it was with alchemy. That’s why today’s mysticism is not yesterday’s mysticism. We no longer practice alchemy. We must constantly update our mystical practices. Yes, this is something of a tragedy for something that claims to be eternal and timeless. But c’est la vie. As Buddhism teaches, there is absolute truth and relative truth, and Buddhism itself is merely relative truth. It means that Buddhism can be improved, made truer—and it is sober critical reductionism, scientific and philosophical, that will help us do this. I see no other candidates. Attempts to peacefully integrate science with mysticism will simply generate more “quantum mysticism”.

Reductionism has many problems. It’s frustrating when data-driven people tell you you’re wrong, even though you feel in your gut they’re wrong. It’s even more frustrating when they later admit you were right all along and they miscalculated something. But in the end, the final word will always belong to them. Only they will tell if your intuition was right. Perhaps not immediately, perhaps after a few failed attempts, but reductionism works. Then we can rely on it as a solid foundation for while—at least until the next scientific revolution. Reductionism is a mystic’s ally. It protects us from being deceived by charismatic fraudsters and religious dogmatics. We must stop using it as a slur if we truly aim to be integral thinkers and practitioners.

Редукционизм и мистицизм

25 лет назад я познакомился с интегральной теорией Уилбера и хотя я никогда не был фанатичным ее сторонником, она всегда оставалась для меня важным ориентиром. У меня давно копились претензии, но никогда не хватало времени их записать и вот на праздниках я наконец-то нашел время подумать о том, как можно решить некоторые проблемы, которые, как кажется, создала его теория. Во многом, этот текст — реакция даже не на книги Уилбера (которые я давно не открывал), а на комментарии к моим постам в социальных сетях от сторонников Уилбера, в которых я вижу повторение некоторых его мыслей 25-летней давности.

***

Интегральная теория Уилбера стремится объединить различные подходы к пониманию реальности — от научных до духовных — и предлагает альтернативу научному и философскому редукционизму, который объясняет сложные явления, системы и объекты через разложение их на более простые, базовые компоненты. Уилбер критикует редукционизм за ограниченность, за то, что он сводит сложные явления, такие как сознание и духовность, к их материальным компонентам, игнорируя субъективные, культурные и трансцендентные измерения. Однако, критика Уилбером редукционизма имеет оборотную сторону. Без редукционизма мистические учения обретают статус чего-то несомненного, непроверяемого, обладающего почти священным статусом. Это приводит к неоправданному, избыточному мистицизму: к «квантовому сознанию», «психогенезу», «холистической медицине» и к «энергетическим полям». Пытаясь не впасть в «грех редукционизма», сторонники интегральной теории впадают в обратную крайность, в «грех мистицизма».

Мистицизм заслуживает не меньшей критики, чем редукционизм. Уилбер уделяет этой критике недостаточно внимания. Нельзя сказать, что этой критики нет совсем — но это соотношение примерно 70/30. Действительно, Уилбер различает «подлинную духовность» и «духовность Нью-Эйдж», формально он против «энергетических полей» и «вибраций». Он указывает, что смешение науки и духовности ослабляет как науку так и духовные традиции, поскольку дискредитирует оба подхода. Я очень уважаю его за это. Однако, его желание показать оба подхода как равноправные, играет с ним злую шутку. Подходы не равноправны. Некоторые подходы дают заметно более надежные и достоверные результаты, чем некоторые другие. Уилбер пишет, что подходы не должны конкурировать, но дополнять друг друга. Я убежден, что они должны И конкурировать тоже. Это здоровая и нормальная конкуренция. Более того, это и будет настоящей интеграцией. Разумеется, часть критики со стороны редукционистов является необоснованной. Но это не означает, что всё «трансцендентное» должно быть освобождено от критики.

Я предполагаю, что в своей критике редукционизма Уилбер реагировал на дух своего времени, а дух времени для него выглядел как битва между Давидом и Голиафом, где наука — огромный Голиаф, а мистицизм и духовность — это маленький угнетенный Давид. Как человек, живущий в традиционно демократическом Боулдере, он конечно должен был встать на сторону Давида. Но сегодня дух времени изменился и любая современная интегральная теория — я говорю сейчас про интегральную теорию в целом, а не конкретно про теорию Уилбера — должна эта учитывать.

Что нового мы узнали за 25 лет про мистицизм? Что есть огромное количество людей, которые пытаются на нем заработать и что большинство из них — обманщики. Не обязательно мошенники, но обманщики. Они обманывают в первую очередь себя и во вторую очередь — своих клиентов. Их практики не делают то, что они обещают делать в пространстве объективного. Они не предсказывают будущее, не показывают ауры, по большей части не предохраняют людей от болезней (или по крайней мере не делают это лучше, чем обычная бездуховная физкультура), и уж конечно не лечат рак. Возможно, они делают людей несколько счастливее и создают какое-то количество смысла в жизни. Но это максимум, и кажется, что даже это они делают далеко не идеально. Сколько новых просветленных появилось за последние 25 лет? Примерно… Ноль? Мы не знаем, поскольку нет способа валидации «просветления».

Что нового мы узнали про философский редукционизм? Спустя 25 лет в философии так и не сложилось консенсуса по поводу тезиса Уилбера о нередуцируемости трансцендентного или, шире, субъективного опыта. Теория квалии остается нишевой. Большинство философов согласны, что трудная проблема сознания Чалмерса, проблема несводимости сознания к мозгу существует, но заметное меньшинство, на Западе до 30%— отрицают даже это. Вполне возможно, что сознание сводимо к мозгу и мистицизм будет неоправдан и здесь.

Что нового мы узнали за 25 лет про научный редукционизм? Что он как работал, так и работает. Пожалуй, он даже стал работать лучше. Наша цивилизация по-прежнему построена на нем. «Работает» не означает «работает бесплатно». У всего есть цена и у редукционизма тоже. Однако, именно редукционистские методы позволили понять природу многих сложных явлений, которые раньше казались результатом деятельности мистических, трансцендентных сил. В итоге, объяснение природных явлений или механизмов ментальных расстройств редукционистскими методами дает куда более проверяемые и надежные результаты, чем «танец дождя» или лечение «одержимости» экзорцизмом. У редукционизма были проблемы с эмержентностьюю, свойством сложных систем, где целое становится больше чем сумма частей. Однако, слово «эмерджентность» не должно становиться синонимом слова «Дао». Эмерджентность познаваема и редукционизм постепенно учится работать и с этим тоже.

Интегральная теория критикует редукционизм за игнорирование субъективного опыта и духовных аспектов жизни. Но что она предлагает взамен? Объяснение феноменов через умозрительные «высшие уровни сознания», которые просто постулируются? Аргументацию уровня «этот человек практиковал медитацию 25 лет и поэтому мы должны ему верить»? Эзотерические практики могут быть полезными для развития людей. Я полагаю это осмысленной гипотезой — но не бесспорным постулатом. Важно подходить к ним с критическим мышлением, не игнорируя их ограничения. Важно изучать, как именно практики влияют на людей, в том числе делать это методами редукционистской науки. Важно стараться совершенствовать их — а не воспринимать их как данные нам один раз и навсегда каким-то непогрешимым высшим существом.

Метафора квадрантов, которую использует Уилбер, предполагает разделение пространства познания на «объективное» и «субъективное». Подразумевается, что «объективному» нечего делать в пространстве «субъективного» или, по крайней мере, «объективное» должно там отдавать «субъективному» приоритет потому что «субъективное» принципиально не может быть познано «объективным». У этого утверждения может быть два смысла: что пространство «субъективного» до конца останется непознаваемым, и что конкретный субъективный феномен всегда останется непознаваемым. Второй смысл очевидно ложен. «Объективное» непрерывно познает конкретные «субъективные» феномены. Оно делает это с большими, неоспоримыми успехами. «Да, но вы никогда не сможете сделать этого до конца!»,— кричат сторонники субъективного. Большинство философов согласны, что это невозможно сделать до конца из-за т.н. «трудной проблемы сознания». Однако, это не значит что в этом направлении нельзя достичь прогресса, и кроме того, как я отмечал выше, вполне возможно, что никакой «трудной проблемы» нет, что сознание сводимо к биологии, и что редукционизм работает и здесь.

Уилбер пытается интегрировать «объективное» и «субъективное», устранив между ними конфликт, разведя их по своим квадрантам. Но это все равно что пытаться устранить конфликт между боксерами, пытаясь развести их по углам. Это не устраняет конфликт и кроме того, зачем его устранять, если суть бокса — в конфликте? Конфликт между наукой и мистикой неустраним и устранять его не нужно. В этом конфликте — суть прогресса человеческой цивилизации. Стабильную границу между «объективным» и «субъективным» нельзя провести, точно также как нельзя провести стабильную границу между наукой и философией. Наука постоянно «наступает» на пространство философии, поглощая его, делая его более научным. Философии ничего не остается, как создавать новые пространства там, куда нога науки еще не ступила. Это движение не однонаправленно. Философия тоже постоянно переосмысляет науку и отвоевывает какие-то куски обратно. Но в целом, за последние 500 лет науки стало существенно больше и во многом за счет философии. Теперь у нас естественные науки вместо натурфилософии и социальные науки вместо политической философии. Философии при этом не стало меньше! Точно также, наука постоянно «наступает» на пространство мистики, эзотерики. Подобно тому, как философия всегда находит место для отступления, мистика тоже должна отступать. Ей есть куда отступать. Когда вы претендуете на познание бесконечного, позади вас — бесконечность.

Прогресс заключается в том, чтобы постоянно искать динамический баланс между открытым сознанием и достоверностью. Новые «мистические», «энергетические», «холистические» практики постоянно возникают, постоянно изучаются, и подавляющее большинство из них постоянно оказываются шарталанством. Поэтому слово «холистический» не должно давать иммунитета от критики. Именно для этой критики нужен редукционизм, но для этого он не должен сидеть смирно в своем квадранте. Он нужен там, где мы имеем дело с непознанным познаваемым, где у нас уже есть вопрос, но еще нет ответа, и где нахождение ответа возможно. Фундамент мистицизма — непроверяемые, нефальсифицируемые утверждения: «Дао, которое может быть выражено словами, не есть истинное Дао». Но человечество постоянно придумывает новые инструменты и методы познания, которые превращают то, что ранее было нефальсифицируемым в фальсифируемое, проверяемое, изучаемое. То, что казалось непознаваемым вчера, оказывается познаваемым сегодня.

С другой стороны, пространство для мистицизма тоже расширяется. Предмет познания мистицизма — вечность и бесконечность. Мистицизму есть куда отступать и он может туда отступать… вечно и бесконечно. По мере того, как растет пространство определенности, расширяется и пространство неопределенности. Чем больше у нас ответов, тем больше у нас вопросов и тем шире становится то самое пространство «без вопросов», «без ума», «без слов», куда мистики так стремятся попасть. Говоря спекулятивным языком редукционизма, мистика — это одна адаптаций человеческой психики к неопределенности. Мистицизм будет процветать там, где неопределенность зашкаливает.

Если раньше основным источником неопределенности были природные силы, то сегодня — это силы техногенные, силы науки и инженерии, силы редукционизма. Если раньше основным источником неопределенности в жизни людей были климатические явления и болезни, то теперь это действия других людей. Технологии, придуманные чтобы снизить неопределенность, исходящую от природы, начали создавать еще больше неопределенности, чем природа. Таким образом, редукционизм сегодня создает неопределенность, неопределенность создает мистицизм, мистицизм высвечивает в неопределенности новые вопросы, снижает таким образом неопределенность, и дальше редукционизм превращает неопределенность в риск, давая на вопросы ясные статистические ответы и далее по кругу. Мистицизм и редукционизм — не равны, но они дополняют друг друга и конкурируют друг с другом. По мере развития цивилизации, мы одновременно становимся и большими редукционистами, и большими мистиками.

Мистика — это авангард науки, подобно тому как алхимия была авангардом химии. Количество мистицизма всегда будет расти, его никогда не будет достаточно. Это не отменяет того факта, что большая часть мистицизма — чушь и мошенничество, как это было с алхимией. Поэтому сегодняшний мистицизм — это не вчерашний мистицизм. Мы не занимаемся больше алхимией. Нам нужно постоянно обновлять наши мистические практики. Да, это некоторая трагедия для чего-то, что претендует на вечность и вневременность. Но c’est la vie. Как говорят в буддизме, есть абсолютная и относительная истина и сам буддизм — это всего лишь относительная истина. Буддизм можно улучшить, сделать более истинным… и поможет нам в этом трезвый критический редукционизм, научный и философский. Я не вижу других кандидатов. Попытки мирной интеграции науки и мистики будет генерировать только больше «квантового мистицизма».

С редукционизмом много проблем. Когда люди с аналитикой говорят вам, что вы не правы, хотя вы «нутром чувствуете», что не правы они — это раздражает. Еще больше это раздражает, когда они же сами спустя несколько лет признают, что правы были вы, а они плохо посчитали. Но в итоге, последнее слово всегда будет за ними. Только от них мы узнаем, что ваша интуиция была верной. Пусть не сразу, пусть через несколько неудачных попыток, но редукционизм сработает. И тогда мы сможем некоторое время опираться на него, как на прочный фундамент, примерно до очередной научной революции. Редукционизм — союзник мистика. Он защищает нас от харизматичных мошенников и религиозного догматизма. Мы должны перестать использовать это слово как ругательное, если мы действительно стремимся быть интегральными мыслителями и практиками.